– А может, они все три поддельные, – с присущим ей здравомыслием изрекла Макарова.

– Может, и так. Вот мне и предстоит разгадать загадку, проверить, купил Варо Борха подлинник или ему всучили фальшивку. Для этого я еду в Синтру и Париж. – Он надел очки и взглянул на Ла Понте. – А между делом займусь и твоей рукописью.

Букинист отрешенно кивнул, продолжая краем глаза следить в зеркале за девицей с роскошным бюстом.

– Но раз у тебя такое важное дело… смешно тратить время еще и на «Трех мушкетеров»…

– Смешно? – Привычное хладнокровие покинуло Макарову, и она буквально взорвалась: – Это самый лучший роман на свете!

И в подкрепление своих слов хлопнула ладонью по прилавку. При этом стало видно, как напряглись мышцы на обнаженной руке. Борису Балкану, вот кому было бы приятно услышать такое, подумал Корсо. У Макаровой, в ее личном списке бестселлеров, Дюма мог соперничать лишь с «Войной и миром» и шедеврами Патрисии Хайсмит [17] .

– Успокойся ты! – повернулся Корсо к Ла Понте. – Платить за все придется Варо Борхе. Хотя, на мой взгляд, твое «Анжуйское вино» – подлинник… Ну скажи, кому придет в голову подделывать такое?

– Люди за все берутся, – сделала бесконечно мудрый вывод Макарова.

Ла Понте разделял мнение Корсо: в данном случае мошенничество выглядело бы полной нелепостью. Покойный Тайллефер гарантировал ему подлинность: то, несомненно, была рука дона Александра. А Тайллефер слов на ветер не бросал.

– Обычно я относил ему старые приключенческие романы, и он покупал все подряд. – Ла Понте сделал глоток и хихикнул через край стакана. – А я пользовался случаем, чтобы полюбоваться на ножки его жены. Роковая блондинка! Очень эффектная! И вот однажды он открыл какой-то ящик. Затем положил на стол главу «Анжуйское вино». «Это вам, – сказал он неожиданно. – При условии, что вы получите экспертное заключение о подлинности и немедленно выставите рукопись на продажу…»

Какой-то клиент громко звал Макарову, требуя безалкогольного биттера. Та послала его к черту. Она словно приросла к своему месту у стойки и слушала разговор, щуря глаза от дыма. Сигарета как всегда была зажата у нее в углу рта и уже догорала.

– И это все? – спросил Корсо.

Ла Понте сделал неопределенный жест.

– Практически все. Я попытался отговорить его, потому что знал, как он к этому относился – душу готов был заложить ради какой-нибудь редкости. Но он стоял на своем: «Откажетесь вы, найду другого». Этим он, разумеется, задел меня за живое. Я имею в виду, живую коммерческую жилку.

– Мог бы не уточнять, – бросил Корсо. – Больше ничего живого в тебе не осталось – никаких других жилок.

В поисках человеческого тепла и сочувствия Ла Понте повернулся к Макаровой, но в ее свинцовых глазах тепла нашлось не больше, чем в норвежском фьорде в три часа поутру.

– Как славно чувствовать себя всеми любимым, – огрызнулся он с досадой и отчаянием в голосе.

– А вон тот любитель биттера, видать, умирает от жажды, – заметил Корсо, – опять орет.

Макарова метнула короткий взгляд на клиента и предложила ему отправиться в другой бар, пока не получил в глаз. И упрямый тип, чуть поразмыслив, счел за лучшее внять ее совету.

– Энрике Тайллефер был человеком странным. – Ла Понте снова пригладил волосы на облысевшей макушке и при этом не спускал глаз с отражения пухлой блондинки в зеркале. – Он желал, чтобы я не просто продал рукопись, но еще и поднял вокруг нее побольше шума. – Флавио понизил голос, чтобы не спугнуть свою блондинку: – «Кое для кого это окажется сюрпризом», – сказал он мне. И подмигнул, будто собирался от души поразвлечься. А через четыре дня его нашли мертвым.

– Мертвым, – глухо повторила Макарова, как будто пробуя слово на вкус. Эта история все больше захватывала ее.

– Самоубийство, – пояснил Корсо.

Но она пожала плечами, словно не видела большой разницы между самоубийством и убийством. В наличии были и сомнительный манускрипт, и несомненный покойник – достаточно для самого острого сюжета.

Услышав слово «самоубийство», Ла Понте мрачно кивнул:

– Да, так говорят.

– А ты что, не веришь?

– Как тебе сказать… Все очень странно. – Он снова наморщил лоб, помрачнел и даже забыл о зеркале. – Мне все это не нравится. Что-то здесь не так.

– А Тайллефер никогда не рассказывал тебе, как попала к нему рукопись?

– Понимаешь, сразу я не спросил. А потом было уже поздно.

– А с вдовой ты говорил?

От приятного воспоминания лоб букиниста тотчас разгладился. Губы расплылись в улыбке.

– Эту историю я тебе непременно расскажу, – произнес он тоном человека, вспомнившего замечательную шутку. – Так что гонорар за труды ты получишь, так сказать, натурой. Я ведь не могу предложить тебе и десятой доли того, что ты заработаешь у Варо Борхи за эту самую «Книгу девяти хохм и надувательств».

– Ладно, я отплачу тебе тем же, подожду, пока ты отыщешь Одюбона [18] и станешь миллионером. Тогда и сквитаемся.

Ла Понте снова изобразил смертельную обиду. Что-то этот прожженный циник за рюмкой делается слишком чувствительным, подумал Корсо.

– Я полагал, что ты помогаешь мне по-дружески. – Ну… Клуб гарпунеров Нантакета… Потому я и позволил себе…

– Дружба… – Корсо покрутил головой по сторонам, словно ожидая, что кто-нибудь объяснит ему значение этого слова. – Самые закадычные наши друзья – в барах и на кладбищах…

– Ты хоть раз сделал что-нибудь для других просто так, черт тебя возьми?

– Только для себя, – вздохнула Макарова. – Корсо всегда блюдет свои интересы.

Но в этот миг Ла Понте, к величайшему для себя огорчению, увидал, как девица с пышным бюстом покидает бар, взяв под руку элегантно одетого субъекта с франтоватой походкой. Корсо продолжал смотреть на толстуху у игрального автомата. Она истратила последнюю монету и теперь сидела перед машиной, уронив длинные руки вдоль тела, растерянная и опустошенная. У рычагов и кнопок ее сменил высокий смуглый субъект; у него были черные густые усы и шрам на лице. Внешность его пробудила у Корсо какое-то смутное и неуловимое воспоминание, но оно быстро растаяло, так и не оформившись в конкретный образ. К изумлению толстухи, автомат едва успевал выплевывать выигранные им монеты.

Макарова налила Корсо кружку пива за счет заведения, и на сей раз Ла Понте пришлось-таки самому заплатить за себя.

II. Рука покойника

Бывают вдовы безутешные, а бывают такие, которых с радостью вызовется утешить любой мужчина. Лиана Тайллефер, без всякого сомнения, относилась ко второй категории. Это была высокая блондинка, светлокожая, с ленивой, томной повадкой. Пока такая женщина вытащит сигарету и выпустит первое колечко дыма, пройдет вечность, и все это время она будет со спокойным достоинством смотреть в глаза сидящему напротив кавалеру. Надо заметить, что Лиане Тайллефер уверенность в себе придавали внешнее сходство с Ким Новак, пышные формы – пожалуй, даже слишком пышные – и банковский счет, ведь она стала единственной наследницей покойного издателя Тайллефера, а применительно к этой фирме слово «платежеспособная» звучит скромным эвфемизмом. Удивительно, сколько денег можно заработать, издавая книги по кулинарии. Например, «Тысяча лучших десертов Ла-Манчи». Или, скажем, классика: «Секреты барбекю» – пятнадцать мгновенно разлетевшихся изданий.

Квартира вдовы располагалась в старинном дворце – когда-то он принадлежал маркизу де лос Алумбрес, потом дворец реконструировали и устроили там роскошные апартаменты. Что касается убранства жилища, то, очевидно, хозяева принадлежали к числу людей, которые готовы из кожи вон лезть, лишь бы придумать что-нибудь особенное, имея при этом мало времени и много денег. Иначе чем объяснишь, что рядом с фарфором из Льядро – девочка с гусем, бесстрастно отметил Лукас Корсо, – на той же полке располагались саксонские пастушки, ради которых любой шустрый антиквар душу бы вытряс и из покойного ныне Энрике Тайллефера, и из его супруги. Тут же стояли секретер, разумеется в стиле бидермейер, и рояль «Стейнвуд», а рядом лежал очень дорогой восточный ковер. Лиана Тайллефер сидела на белом кожаном диване, скрестив великолепные точеные ножки. При этом черная юбка, как того и требовал траур, открывала их всего на пядь выше колен. Поза вдовы позволяла угадать и те линии, что, скрываясь под юбкой, поднимались вверх – «к тени и тайне», как выразился позднее Лукас Корсо, вспоминая свой визит. Добавим, что комментарием Корсо пренебрегать не следует, потому что он только производил впечатление недотепы: так и представляешь себе, как он живет со старушкой мамой, которая вечно вяжет чулок и по воскресеньям подает сынку в постель чашку горячего шоколада. Именно таких сыновей нам случалось видеть в кино; обычно они одиноко бредут за гробом – под дождем, с красными от слез глазами – и шепчут с беззащитной сиротской тоской одно только слово: «Мама!» Но Корсо никогда не был беззащитным. Да и матери у него давно нет. И когда ты узнавал его получше, то невольно задавался вопросом: а была ли у него вообще когда-нибудь мать?