– Ладно, – сказал охотник за книгами, записав продиктованные названия. – Это – первый д'Артаньян, настоящий. А герой Дюма был третьим. Смею предположить, что связующим звеном между обоими стала книга Гасьена де Куртиля, которую вы мне недавно показывали: «Мемуары господина д'Артаньяна».

– Совершенно верно. Ее можно считать утраченным звеном, наименее известным из трех.

Именно его, этого гасконца-посредника, который разом был и литературным персонажем, и реальным лицом, использовал Дюма, создавая своего героя… Гасьен де Куртиль де Сандра был писателем, современным д'Артаньяну, он сумел понять, насколько этот герой литературен, – и принялся за работу. Полтора века спустя Дюма во время поездки в Марсель познакомился с его сочинением. У хозяина дома, где писатель остановился, был брат, который заведовал муниципальной библиотекой. Видимо, он и показал Дюма книгу, изданную в Кельне в тысяча семисотом году. И Дюма сразу смекнул, какую выгоду можно из всего этого извлечь… Он попросил книгу на время, но так и не вернул.

– А что известно о предшественнике Дюма – Гасьене де Куртиле?

– Много всего. Тут, надо заметить, помогло еще и объемистое дело, заведенное на него в полиции. Он родился не то в тысяча шестьсот сорок четвертом, не то сорок седьмом году, был мушкетером, корнетом в королевском иностранном полку, в ту эпоху это было чем-то вроде Иностранного легиона; потом он стал капитаном в кавалерийском полку под командованием Бопре-Шуазеля. После окончания войны с Голландией – на которой погиб д'Артаньян – Куртиль остался в этой стране, сменив шпагу на перо; он писал биографии, исторические сочинения, мемуары – не всегда от собственного лица, собирал анекдоты и непристойные сплетни, ходившие при французском дворе… Из-за чего у него и случились неприятности. «Воспоминания господина д'Артаньяна» имели оглушительный успех: пять изданий за десять лет. Но они вызвали недовольство Людовика Четырнадцатого – его задел неуважительный тон, в котором рассказывались подробности из жизни королевской семьи и ее приближенных. Так что сразу по возвращении во Францию де Куртиля арестовали и отправили в Бастилию, где он прожил на казенный счет почти до самой своей смерти.

Актер воспользовался паузой в рассказе и совершенно некстати и невпопад продекламировал строки из «Заката во Фландрии» Маркины [62] :

Или что-то в этом роде. Ему очень хотелось покрасоваться перед журналисткой, на чьем бедре, кстати, рука его лежала уже совсем по-хозяйски. Другие, особенно прозаик – тот, что писал под псевдонимом Эмилия Форстер, – бросали на него взгляды, полные зависти или плохо скрытой злобы.

Вежливо помолчав, Корсо вернул мне бразды правления:

– А много ли позаимствовал Дюма у де Куртиля, придумывая своего д'Артаньяна?

– Много. Правда, в «Двадцать лет спустя» и «Виконте де Бражелоне» он пользовался другими источниками, а вот истории, описанные в «Трех мушкетерах», взяты главным образом у де Куртиля. Но Дюма озарил их сиянием своего гения, сделал литературой совсем иного уровня. Хотя, повторяю, взял он готовые наброски: отец, благословляющий д'Артаньяна, письмо к господину де Тревилю, ссора с мушкетерами, которые в первом тексте были братьями… И миледи… Первый и второй д'Артаньяны похожи как две капли воды. У де Куртиля он чуть циничнее, чуть корыстолюбивее и чуть менее надежен. Но это – тот же человек.

Корсо склонился над столом.

– Раньше вы говорили, что Рошфор символизирует темные силы, злой рок, преследующий д'Артаньяна и его друзей… Но ведь Рошфор – всего лишь агент.

– Разумеется. Штатный агент его высокопреосвященства Армана Жана дю Плесси, кардинала де Ришелье…

– Злодея Ришелье, – вставил Корсо.

– Злодея Карабеля [63] , – провозгласил актер, видно решивший рта нынче не закрывать.

Студенты находились под впечатлением от лекции, они что-то записывали или просто старались слушать, не пропуская ни слова. Только девушка с зелеными глазами держалась независимо, в стороне от остальных, словно заглянула сюда случайно, пробегая мимо.

– Для Дюма, – продолжил я, возвращаясь к теме, – во всяком случае в первой части цикла романов о мушкетерах, Ришелье становится тем героем, без которого не обходится ни одно романтическое или приключенческое сочинение: это пребывающий в тени могущественный враг, воплощение Зла. Для истории Франции Ришелье – великий человек, а вот в романах о мушкетерах автор реабилитировал его лишь двадцать лет спустя. Таким образом, хитрец Дюма будто бы покаялся и пошел на мировую с реальностью, хотя роман от этого не сделался менее интересным. Дюма же отыскал другого негодяя – Мазарини. Справедливость восстановлена, в уста д'Артаньяна и его товарищей вложены хвалы в адрес покойного, слова о величии былого врага. Но Дюма руководствовался отнюдь не нормами морали. Он всего лишь придумал подходящую форму раскаяния… А вспомните первую книгу цикла, где кардинал замышляет избавиться от герцога Бекингэма, погубить Анну Австрийскую или дает карт-бланш миледи… Там Ришелье – воплощенное злодейство. Его высокопреосвященство для д'Артаньяна – то же, что Гонзаго для Лагардера или профессор Мориарти для Шерлока Холмса [64] . Дьявольская тень…

Корсо прервал меня нетерпеливым жестом. Это показалось мне странным. Я уже успел узнать его повадку: обычно он хранил молчание, пока собеседник не исчерпает своих аргументов, не выдаст всю информацию до последней капли.

– Вы дважды употребили слово «дьявольский», – сказал он, сверяясь со своими записями. – И оба раза применительно к Ришелье… Не увлекался ли кардинал оккультными науками?

Слова его имели неожиданное последствие. Девушка с любопытством повернулась к Корсо. Теперь он смотрел на меня, а я – на девушку. Не подозревая о своем участии в забавном треугольнике, охотник за книгами ждал ответа.

– Ришелье много чем увлекался, – пояснил я. – Он не только успел превратить Францию в великую державу, но и находил время на другое: коллекционировал картины, ковры, фарфор и скульптуру. К тому же он был серьезным библиофилом. Любил переплетать свои книги в телячью кожу и красный сафьян.

– С серебряным гербом на красном фоне. – Корсо снова сделал нетерпеливый жест; это были второстепенные детали, а он не привык тратить время впустую, – Существует каталог Ришелье, очень известный.

– Каталог грешит неполнотой, ведь книги в коллекции Ришелье менялись: часть их теперь хранится в Национальной библиотеке Франции, или в библиотеке дворца Мазарини, или в Сорбонне, остальные попали в частные руки. У него были манускрипты на древнееврейском и сирийском, труды по математике, медицине, теологии, праву и истории… И вы угадали: ученых больше всего удивило, когда они обнаружили там немало древних текстов по оккультным наукам, от каббалы до черной магии.

Корсо сглотнул слюну и уставился мне прямо в глаза. Казалось, он напрягся, как тетива лука перед выстрелом.

– А вы не припомните конкретных названий?

Я отрицательно помотал головой, его упорство меня заинтриговало и озадачило. Девушка продолжала с интересом следить за нашим диалогом, но теперь внимание ее было приковано явно не ко мне.

– Я ведь занимался Ришелье лишь как героем приключенческого романа, – сказал я в свое оправдание, – поэтому копал не очень глубоко.

– А Дюма?.. Он тоже увлекался оккультизмом?

Тут я резко возразил:

– Нет. Дюма любил жизнь и все делал при ярком дневном свете, чем одни восхищались, а другие возмущались. Правда, он был слегка суеверным: верил в сглаз, носил амулет на цепочке от часов и хаживал к гадалке – мадам Дебароль. Но я никогда бы не поверил, что он занимался черной магией, запершись в чулане. Он даже не был масоном, хотя и признался в обратном в «Веке Людовика Пятнадцатого»… Он погряз в долгах, его осаждали кредиторы и издатели, так что времени на подобную ерунду у него не оставалось. Возможно, творя своих героев, он изучал и эту тему, но всегда поверхностно. Я пришел к такому выводу: описывая масонские обряды в «Джузеппе Бальзамо» и «Могиканах Парижа», он черпал сведения непосредственно из «Причудливой истории франкмасонства» Клавеля.